В театре надо иметь судьбу, и с этой судьбой выходить к зрителям

– Николай Максимович, хочется вас спросить про нашумевший в свое время балет «Нуреев»…

– Я впервые увидел весь этот спектакль на видео, ту генеральную репетицию, которая как бы наделала шум.

Единственное, я хочу сказать такую вещь, вот тоже удивительно, так бывает, представляете, Рудольф Хаметович, который станцевал на всех сценах мира, везде, где возможно, везде был любим и приглашаем, единственный театр, в котором он не выступал, – Большой. Не звали, не хотели и не сложилось у него с самого начала. Его туда не взяли.

И вы знаете, если бы это делалось где угодно, но не в Большом театре, мне бы это, может быть, понравилось. В самом Большом театре – мне не понятно зачем?! Но дело в том, что помимо того, что там есть Рудольф Хаметович, там есть еще персонажи, например – Дудинская там появляется, в других сценах там появляется Марго Фонтейн, Алла Осипенко, Наталья Макарова, Лоран Илер, Шарль Жюд и так далее… Эрик Брун – это все гигантские личности. Это не просто какой-то известный артист – это «джомолунгмы», это эпохи в балете, а их исполняют какие-то мальчики и девочки… Это неправильно! Абсолютно неправильно!

Есть балеты, которые, конечно, может быть, с технической точки зрения достаточно простые, они легче, чем «Лебединое озеро» с его всякими трюками, но их исполнять можно в тот момент, когда ты имеешь какой-то свой почерк, свое лицо в искусстве. Как балет «Шопениана» или балет «Видение Розы», когда не может просто девушка сидеть в кресле, не имея, как говорила очень хорошо Алла Сергеевна Демидова «у меня не биография, а судьба». Понимаете? В театре надо иметь судьбу, и с этой судьбой выходить к зрителям.

Потому когда роли людей, у которых действительно «судьба», исполняют артисты с «биографией», мне кажется, это неправильно.

У Кирилла Семеновича, как у любого художника, есть очень хорошие спектакли, есть спектакли менее интересные. Когда он появился в мастерской Казанцева и Рощина, – а дело в том, что мама моя очень дружила с Казанцевым, и потому, когда создавался вообще этот театр, когда он задумывался, я при этом присутствовал, будучи молодым человеком, и мало того – и меня, и маму Казанцев в трех пьесах вывел – наши имена употребляются. Таким макаром он нас увековечил. Потому все, что там происходило, для меня очень близко, и я туда ходил с большим трепетом всегда.

И когда Кирилл появился – это была как бомба! Это был глоток свежего воздуха, в таком действительно глубоком психологическом театре, который стоял на месте в тот момент.

Другое дело, что у каждого режиссера очень разные спектакли. Когда несколько лет назад был юбилей Георгия Александровича Товстоногова, очень много показывали с ним интервью и всяких документальных фильмов понаделали. Он сам там говорит – бывает, иногда получается, а иногда не получается. Человек не машина и артист не машина – он не может каждый день выдавать одинаковую эмоцию. Это невозможно. А с другой стороны, я считаю, что там, где есть зритель, если это кому-то интересно, это имеет право на существование. Но когда это существует все на государственные деньги, вы обязаны соответствовать, есть Noblesse oblige.

Очень интересно мне когда-то сказал один из режиссеров театральных, не помню, кто это был. Я был молодой еще артист, он мне говорит: «Вот смотри, Коленька, вот видишь: смотрим – Большой театр, там золото, ложи-ложи-ложи и если дальше гармонично не переходит в пространство сценическое, пусть это будет модерновое оформление, но это модерновое оформление, допустим, у Вирсаладзе, у него не все спектакли оформлены в классическом виде, говорит, – то это глупость. Ты должен понимать, для какого пространства ты конструируешь этот мир».

Почему я все время и говорю, что я очень тоскую по тому театру, где обращались друг к другу по имени-отчеству, где все понимали ранг, где ценили это.

Очень смешно было, я приехал с учащимися Академии русского балета в Москву на один из каких-то гала-концертов. Ну, там много разных артистов ходят, подходят к дирижерской яме, люди разыгрывались, я подошел к оркестровой яме, оркестр замолчал и мне стали стукать, как бы аплодировать. И все на меня так посмотрели, мол, почему именно вам? Знаете, мне даже стало смешно, потому что они не понимают, что у этих людей есть вербальное уважение к этому человеку за его какие-то заслуги в этом пространстве. К этому человеку по-другому относятся, потому что он всей своей жизнью, всей своей работой к ним относился соответственно.